Потребовалось несколько часов, чтобы протрезветь достаточно. Однако я отказывалась уезжать. Здесь был человек, который не знал меня до того, как моя жизнь перевернулась с ног на голову. Он не мог сравнить прежнюю и настоящую Джейн. Не знал меня достаточно хорошо, чтобы испытывать жалость. Все, что он видел, это немного подвыпившую девицу, которая, казалось, забавляла его.
И было что-то захватывающее в моем новом друге. Мои нервные окончания слали мозгу «Беги, дура, беги!» телеграммы, но я игнорировала их. Даже если я кончу тем, что окажусь прикованной цепью в его секретной подвальной темнице…ну что ж, не похоже, что завтра мне нужно идти на работу.
Когда бармен выкрикнул «Последний заказ», Габриель проводил меня к машине. Одно неловкое мгновение я думала (надеялась), что он может поцеловать меня. Он уставился на мой рот будто бы с жадностью, заставив ощутить себя беспечной и легкомысленной. После нескольких секунд агонии он вздохнул, открыл дверцу моей машины и пожелал доброй ночи.
Я медленно вела машину по 161-му шоссе, размышляя над очевидным безразличием со стороны своего собутыльника. Принадлежала ли я когда-нибудь к тому типу девушек, которых цепляют в барах? Что ж, нет. Мне отведена роль «своей в доску» девчонки. Если бы я получала пять центов каждый раз, когда слышала слова « Я не хочу разрушать нашу дружбу», то сейчас бы не вела машину со зловеще вспыхивающим «Проверьте двигатель» сигналом.
Миновав Хай Стейшн Роуд, я ощутила привкус кофе и «Мадслайда», поднимающихся по пищеводу с угрожающей скоростью. У меня вырвалась отрыжка с экстрактом Калуа, и я пробурчала:
- Отлично, закончу эту ночь, страдая рвотой.
И тут двигатель Большой Берты грохнул и затих.
- Ах, дерьмо, - простонала я, ткнувшись головой в руль. Меня не привлекала идея идти одной среди ночи по ставшей притчей во языцех темной проселочной дороге. Хоть в Хаф Мун Холлоу и было две автомастерских с эвакуаторами, но обе они закрывались после восьми вечера. Так что выбор у меня небольшой. Плюс ко всему, существовала крохотная вероятность, что в моем организме все еще присутствует алкоголь, так что звонок в полицию или в ААА[18] не самая лучшая идея.
Итак, я выбралась из машины, ворча о бесполезных развалюхах и мщении паяльной лампой. На мне были сандалии с открытым носком, очень практичная обувь, на случай возможной встречи с каким-нибудь из обитающих в лесу и шатающихся поблизости маньяков с топором. На каждом шагу приходилось вытряхивать камешки гравия из сандалий, ощущая, как въедливая серая пыль забивается меж пальцев. Я продиралась через придорожные заросли дикого лилейника, чьи оранжевые лепестки цветов были закрыты, и их тяжелые головки оставляли на моих джинсах следы росы. А в качестве венца этого вечера, по приходу домой мне предстояло осмотреть себя на предмет клещей.
Единственная вещь, играющая на руку, это то, что у меня хорошее ночное зрение. Так я думала вплоть до того момента, как приземлилась лицом в канаве.
- Ты что, серьезно? – закричала я в небо. – Может, хватит уже!
С силой стирая грязь с лица, я встала коленями на камни, и с необыкновенным творчеством воспользовалась теми семью словами, которые не положено произносить в приличном обществе. По телу скользнули лучи света. Я повернулась на шум приближающегося транспортного средства, задаваясь вопросом, насколько мудро будет помахать рукой и попросить о помощи. И тут, безо всякого предупреждения ощутила обжигающий толчок в бок. Легкие словно опалило огнем. Я не могла дышать. Прижав ладонь к ребрам, я ощутила теплые струйки крови, стекающие на траву.
- Ах, дерьмо, - все, что мне удалось выдать, прежде чем снова свалиться в канаву.
Вероятно, вам интересно, что со мной случилось. Потому что мне – очень.
Даже лежа в темноте, которая укачивала меня как теплый, влажный хлопок, я задавалась вопросом: Это что, все? Это и есть вся моя жизнь? Я рождаюсь. Делаю неудачную завивку волос. Меня увольняют. Я умираю?
Я не забыла пожалеть о том, что не могу попрощаться с моей семьей или, по крайней мере, что не подарила Адаму Морроу поцелуй, который наверняка оставил бы его безутешным на моих похоронах. Еще я очень сожалела о выборе произнесенных мною последних слов.
И вот тогда началось кино. Вся эта ерунда насчет света-в-конце-туннеля не что иное, как галлюцинации, но побывавшие на краю смерти не лгут лишь в одном, когда рассказывают о жизни, промелькнувшей перед глазами. Это своего рода быстрая перемотка вперед вереницы запоминающихся моментов на фоне душещипательной мелодии. Моим саундтреком стала заставка из «Поцелуя Бабочки», и именно ее мне было суждено унести с собой в могилу.
Эти «Вот Она, Твоя Жизнь» ретроспективные кадры, позволяют вам видеть себя в моменты рождения и смерти, а также во все промежуточные между ними. Вот ты сидишь в церкви в причиняющих муку накрахмаленных колготках, потом первые дни в школе, вечеринки с ночевкой, туристические походы, Рождественские праздники, дни рождения, выпускные экзамены, каждый драгоценный момент памяти, ускользающий от вас всякий раз, когда пытаешься ухватиться за него и удержать. Несколько моментов, которые предпочла бы забыть, такие как приступы рвоты в школьном автобусе, или тот раз, когда пропустила похороны своего дедушки, чтобы пойти с друзьями в аквапарк. (Клянусь, я смогу объяснить тот случай позднее.)
Ближе к концу моего фильма я увидела себя разговаривающей с Габриелем и пожалела, что не провела с ним больше времени. Потом увидела, как мы покидаем бар, и моя машина медленно ползет к дому. Перед глазами мелькнул крупным планом Бад «Вайзер»[19] Макилрой, ведущий свой потрепанный красный грузовик по шоссе примерно в двух милях следом за мной, при этом прикладываясь к излюбленному пивку «Бад Лайт». Наблюдала за моим мастерским использованием матерных слов, когда выбиралась из своей сломанной машины, а грузовик Бада приближался. Видела, как упала лицом в канаву, что, должна признаться, даже мне показалось смешным. Потом общий план, когда Бад уловил мелькнувшие в свете его фар очертания моей скрюченной, перемазанной грязью фигуры.